всё, казалось бы, в порядке: мама вечно моет раму,

уронили мишку на пол, слышать-видеть-ненавидеть.

подрастают человечки, превращаются в баранов,

одинаковых, послушных обитателей равнин.

человечкам надо мало: их накормят желтой прессой,

их напоят бесконечной сериаловой бурдой, 

их психологи научат убегать рысцой от стресса,

жить легко и вдохновенно заниматься ерундой.

им кредит откроют в банке, раздадут по иномарке,

чтобы каждый человечек был невероятно крут.

ничего, что под застройки вырубают лесопарки,

ничего, что в кабинетах взятки тоннами гребут,

ничего, что в переходах продают дипломы ВУЗов:

можно стать почти юристом или якобы врачом,

и лечить больших баранов и баранов-карапузов,

разобравшись в самом главном: кто-кому и чё-почём.

пастухи баранов любят, потому что неизбежно

при отсутствии баранов исчезают пастухи.

но однажды в поголовье возродится дух мятежный

и равнину полорогих отряхнет от шелухи… 

у меня слишком много осени...

ощущение что покинули,

что заново бросили

как хрупкий стакан опрокинули. мелодии спеты

мотивы сыграны

сквозь строчки слышно,

как жизнь проиграна. у меня слишком много осени.

слишком много холодного чаю.

и я скучаю.

ну да ладно, давай без надрыва и грустных песен. этот город и впрямь становится слишком тесен. ведь должно же было всё-таки перевесить жажду кайфа наше рвение соскочить. ты забудешь меня быстрей, чем дойдёшь до дома. нам самим бы знать, откуда мы или кто мы. мы хотели с тобой в осень, а попали в кому… да, осень умеет калечить, а не лечить. 

не сейчас, а может, месяцев через тридцать ты расскажешь о новой, которая ночью снится — как тебе с ней славно любится, говорится; как она мила, довольна и горяча. ну а я смолчу, спокойно и беспристрастно, как ищу твою руку, когда, как всегда, на красный… и скучает труба по такому родному «здравствуй», как ничей телефон до нашего не скучал. 

закричать бы так, чтоб лопнули перепонки посреди толпы некормленым злым тигрёнком (если это когда-то снимут на киноплёнку, будет точно не для детей и кормящих мам)расскажу тебе, как здесь учатся ненавидеть; как меня обнимает бешеный город и как сердце внутри морзянкой стучит «спасите» — жаль, но ты не умеешь слышать кардиограмм. 

как непринятых снова больше, чем исходящих; как на твой online реагирует каждый хрящик. очень хочется жить не прошлым, а настоящим – но в который раз как будто бы не с руки. …это будет потом, дорогой «простодруг – знакомый». а сейчас плевать, откуда мы или кто мы. нам напишут в аналез – у нас никаких симптомов. выходи из комы. давай наперегонки. 

устало сведённые веки людей,плеер разрядился и всхлипнул последним аккордом,я плохо стреляю — мне сердце твоё не задеть. снова лёгкие давятся осколком вдоха, глаза опускаю вниз.потому что верю в возможность встретить тебя на одной из улиц этого странного города, в котором вроде бы и не плохо, не холодно и не одиноко, но всё же как-то не так.наверное, переизбыток людей.мелькают строгие линии мраморных плиток,лица — сплошным пятном, тошнит.

моя жизнь проходит в каком-то в вечном ожидании.

ожидании фильмов, книг, серий, событий, людей, автобусов.

зимы, весны, лета, осени. звонков, сообщений, встреч.

теплой погоды, выходных.

в ожидании того, что все изменится. в ожидании того,

что однажды все будет хорошо.

а нужно просто перестать ждать и наконец-то начать жить.

Эта осень под тихими глазами похожа на слово очень,

на голос за двадцать пятым кадром. «пора на пары», убегаешь.

все хотят написать тебе что-нибудь в нёбо, но слова давно

устали уже, достали, остекленели и стекли, истекли чем-то бьющимся.

только улыбаемся правой скобкой, больше ничего личного и лишнего.

и кто-то отрывает чувства, как пластырь. зажило и ладно. ничего, что

прохладно в запястье и телефон не ловит. стираешь с лица какой-то

чужой дождь, и каждый сентябрь это чувство.

разговор, в котором напрягаются связки. и отношения. по-прежнему

сухие губы на фотографиях. провода больше

не провожают домой, сколько можно бояться, мм? новая нежность, не знаю,

какая по счету. торопила и пила, подбирала слова, чтобы рассказать ему

о выжженных пробках глаз и нуклеиновых кислотах. не могла решить, что важнее.

трамваи бежали за ней, просили не то прощения, не то прощания.а кто-то

не успевал выучить английский за пять минут перемены, это, конечно, больнее,

чем быстрая судорога дней.худая талия и закоченевшие звезды.вот и вся романтика

болевого шока. каждую истерику я посвящаю тебе, дорогой. замученное небо

покалечилось, пока лечилось. осень под тихими глазами ни о чем не рассказывает.

ты за чаем, а я не знаю, зачем я.

стучали шаги по усохшему,

проспект заворачивал в улицу,

я молча страдала за прошлое,

я молча кричала о будущем.

допрыгаешься ты, доиграешь. Обожжешься глупый.Будет мерзко, противно, блевать ты начнешь от самого себя, если есть конечно в тебе осталось хоть капля хорошего.Знаешь я видела в тебе море, с пушистыми волнами, и красивыми ракушками, а на самом дели  внутри у тебя лужи, большие лужи, как бы ты не хотел их спрятать они всё равно выльются.Мне так смешно, и грустно то что до последнего момента я была наивным баранам, поздравляю себя, мне отрезал голову мой же хозяин.Предатель, а ведь я любила его, баран я, что с меня взять.

 Глупый, об твою голову ещё не раз ударятся бумеранги, око за око, и мысли обиженных тобой, разобьют тебя, сломают.Я искрении желаю тебе, что бы ты стал выше, задуши в себе тупоголового мальчишку, убери большой ложкой гниль, и скидывай её в большое ведро. А я оставляю тебя, я не хочу больше быть марионеткой.