если тебе пять лет,
то понятно, что можно, а что не надо:
не ходи далеко одна, не ешь немытого винограда,
мир играет по понятным правилам,
свирель попадает в ноты.
если ушибла ногу, то можно реветь до икоты,
мама придет, утешит, подует,
у кошки боли, у собаки боли, а у анечки даже не вздумай,
у мамы теплые губы. немножечко щиплет йод.
это законы мира.
и все пройдет.
если тебе двенадцать,
то острижены волосы, руки тонки,
можно бегать целыми днями, исследуя подворотни,
мир с тобою опять в ладу: у него есть сотни
новых дорог для тебя — какая сегодня?
на велосипеде — по песку или асфальту
дома пахнет кашей на молоке,
заоконный вечер так огромен и так просторен,
и не море для корабля, а корабль для моря,
то есть, море вообще ни с кем,
и от этого можно плакать — ну, просто плакать,
так бывает, когда болит душевная мякоть,
а потом — поднимаешься радостный,
налегке.
если пятнадцать- то это сложнее,
и это чуть о другом.
начинается про любовь — непонятно, впрочем, о ком.
только все еще можно плакать — самозабвенно,
и лицом, и губами, и животом,
мир еще играет по правилам,
прозрачен до последней строки,
листьями узор по асфальту вышит.
твой любимый мальчик тебя услышит,
вы поймете, какие были вы дураки.
ты посмотришь в окно — а осенний ливень уже прошел,
и финал в итоге будет счастливым, все закончится хорошо.
но однажды что-то сдвигается,
какая-то плита ближе к центру земли,
всем приходится изменяться — видимо, чтобы выжить.
время близится к тридцати, минуты прошли,
все на свете двери становятся ниже.
и тогда-то в тебя прилетает под левое шестое ребро
раскаленное серебро.
и выдергиваешь, и дальше идешь, покачнувшись немного,
не выходит плакать — все внимание на дорогу,
даже если хочется крикнуть — получается лишь молчать.
только где-то в мире получше, где тебе шестнадцать лет,
где тебе двенадцать, где пять,
плачут девочки, которые ты,
плачут за тебя, по тебе.
перекрикиваются машины, на дорогах темно,
разноцветно горят над городом большие огни.
через двадцать часов боль проходит — только слегка знобит..
